Сказка для детей. Графомания Лермонтова, как тухлое наследие советской власти
Бесплатное образование школьника. Сказка для детей — графомания Лермонтова во всей красе ванильного величия и пухлой несостоятельности, в образе поэта и писателя по принуждению, Мишки солдата — бабушкиного внучка и не в меру тщеславного персонажа с далёкого прошлого. Опусы допотопного графомана, как тухлое наследие советской власти, которая нам впарила писанину ниже плинтуса. Её нельзя назвать даже слабой литературой. Только графомания и бред сивой кобылы.
Какая ещё сказка для детей? Какое, такое великое произведение, если в нём нет, даже, и одного процента художественной составляющей. И почему я должен об этом молчать? Нет — раскрою глаза всем: эта сказка, сам словесный понос — без логики повествования и с картонными персонажами, где самого Лермонтова больше всего, чем других персонажей. Уровень стихосложения — нулевой.
Умчался век эпических поэм...
И повести в стихах пришли в упадок ...Поэты в том виновны несовсем (Хотя у многих стих не вовсе гладок) И публика не права между тем; Кто виноват, кто прав — уж я не знаю, А сам стихов давно я не читаю;
© Сказка для детей, Лермонтов
Сказка для детей, а в де-юре: опус для кретинов
Повторяться о том, как Лермонтов вляпался в русскую литературу — я не буду. Лишь литературный анализ, ещё одного, его опуса, который пропаганда называет великим и непревзойдённым. Сюр, самый настоящий! Учитывая содержимое и качество исполнения. По этому поводу и по этому персонажу с 19 века — есть кое-что в этом блоге.
Похожий опус русофобская ахинея «Прощай немытая Россия», её тоже возвели в ранг великого патриотического произведения для детей. Насильно принуждают к изучению в школе. Но, обо всём по порядку. Сказка для детей. Графомания Лермонтова, как тухлое наследие советской власти. В честной и объективной критике.
«СКАЗКА ДЛЯ ДЕТЕЙ», незавершённая поэма Лермонтова. (1839-40), одно из значительнейших произведений последних лет жизни.
Лермонтовская энциклопедия
Вы поняли, как они нам наворачивают: «Одно из значительнейших произведений последних лет жизни»! Но я в это верю. Лермонтов, это сплошная графомания, а этот опус он лучший из неё, теме более последних лет жизни. Что учился писать — не прокатит. Как и то «Вот почему трудно согласиться с теми исследователями (см. Л., Соч., изд. библиотеки «Огонёк», т. 2, с. 496), которые считают «Сказка для детей» произведением законченным, а недоказанность её — намеренной». С той же энциклопедии.
Лермонтов — тухлое наследие советской власти
Несостоятельность пропаганды, особенно когда её клепали множество поколений профанаторов, и друг с другом не согласовывали что писать. Она в наше время, уже без очков видно, что сшита белыми нитками и разваливается буквально от лёгкого прикосновения: от одного источника пропаганды к другому.
Точно так, и здесь. Сказка для детей Лермонтова, она не имеет логического повествования — нет сюжета. Ни о чём. А они её называют значительнейшим произведением последних лет жизни, того, кто Лермотов. И чтобы замазать сопливую графоманию, отбелить её до логичного обоснования, ведь обязательно спросят «Что за бред сивой кобылы?!» Они нам мажут, что, мол не дописано! Там ещё должно быть много чего умного и супер великого. Непревзойдённого. Другие исследователи врут.
Ну, как же — врут! Только история не врёт. Не врут другие опусы от этого «великого», которые точная такая же сопливая графомания, как и сказка для детей. Вы почитайте Тростник (Сидел рыбак веселый), то вообще, мрак такой что стыдно становится за всю русскую литературу, как её испоганили допотопные графоманы. Которые стали её лицом. Стыд и позор — чес-слово!
Чтобы размазать эти сопли. Мы с вами возьмём другие факты. Например, в официальном сборнике сочинений Лермонтова. Там чётко указано что дата написания не установлена. Это раз! А вот факт, что впервые Сказка для детей, появилась в печати в 1842 году; опубликована в журнале «Отечественные записки» с датой написания 1941 год. Именно, факт!
Но здесь, у меня про другое. Дата, то датой. Но кто будет публиковать в журнале незаконченные произведения, того, кто — никто и зовут никак. Вообще, ни один журнал, не опубликует незаконченное произведение. Графомания Лермонтова попала в журнал не просто так, а за неё были заплачены деньги. Это я напомнил тем, кто подумал в другую сторону и снова забыл что в те времена, даже их великий Пушкин, был никто и звать никак. Об Лермонтове в этом контексте даже смешно говорить.
Классика — великая, а тексты — отстойные
Что вся русская классика — её великие персонажи, стали великими писателями и поэтами, уже только при правлении советской власти. Об этом тоже стоит упомянуть, чтобы вы мысль не теряли. Как нами манипулируют в угоду липовых кумиров. Ведь факт, что Лермонтов сам передал свои рукописи, перед отъездом на Кавказ, А.А. Краевскому, в том числе и Сказку для детей. Он железобетонный.
Разве, если, кто, что не дописал, он бы это отдавал в печать, точно зная что не возьмут? Но, и не это главное, а то, что опус Сказка для детей, это потная графомания. В которой нет элементарного, что свойственно литературному произведению — нет сюжета. Поэтому никакой рецензии. Лермонтов и его сказка, это — графомания раскрученная советской пропагандой. Но, на глупости, я обязательно укажу.
Сказка для детей
Умчался век эпических поэм, И повести в стихах пришли в упадок Поэты в том виновны несовсем (Хотя у многих стих не вовсе гладок) И публика не права между тем; Кто виноват, кто прав — уж я не знаю, А сам стихов давно я не читаю; Не потому, чтоб не любил стихов, А так: — смешно ж терять для звучных строф Златое время.... в нашем веке зрелом, Известно вам, все заняты мы делом. Стихов я не читаю — но люблю Марать шутя бумаги лист летучий; Свой стих за хвост отважно я ловлю; Я без ума от тройственных созвучий И влажных рифм — как например на Ю. Вот почему пишу я эту сказку. Ее волшебно-темную завязку Не стану я подробно объяснять, Чтоб кой-каких допросов избежать, Зато конец не будет без морали, Чтобы ее хоть дети прочитали.
Когда я говорил что Лермонтова в его Сказке для детей, больше всего, чем другого. Вот оно! Влажные рифмы от графомана-ремесленника — где он чётко, сам себя, на не подсознательном уровне обозначил. Все графоманы пишут про себя. Истинна которую невозможно опровергнуть. Говорить, что опус совсем не детский — думаю, это очевидно, чтобы лишний раз это доказывать.
Сам Лермонтов этого в упор не понимал, что пишет дурь «Чтобы её хоть дети прочитали» С той мыслью, что здравый на голову взрослый человек не будет читать этот бред сивой кобылы. «Эту графоманию несвязного текста, хоть дети прочитают», — надеялся тот маратель бумаги, когда извергал это чудо русской литературы. На заборе, тоже, чего много написано. Но там, этого, ведь нет. Не правда ли! Нет этого в русской литературе, хотя оно более великое чем Миша Лермонтов.
Герой известен, и не нов предмет; Тем лучше: устарело все, что́ ново! Кипя огнем и силой юных лет, Я прежде пел про демона инова: То был безумный, страстный, детский бред. Бог знает где заветная тетрадка? Касается ль душистая перчатка Ее листов — и слышно: c’est joli?.. Иль мышь над ней старается в пыли?..... Но этот чорт совсем иного сорта: Аристократ и не похож на чорта. Перенестись теперь прошу сейчас За мною в спальню — розовые шторы Опущены — с трудом лишь может глаз Следить ковра восточные узоры. Приятный трепет вдруг объемлет вас, И девственным дыханьем напоённый Огнем в лицо вам пышет воздух сонный; Вот ручка, вот плечо, и возле них На кисее подушек кружевных Рисуется младой, но строгий профиль.. И на него взирает Мефистофель. То был ли сам великий Сатана, Иль мелкий бес из самых нечиновных, Которых дружба людям так нужна Для тайных дел, семейных и любовных? Не знаю. — Если б им была дана Земная форма, по рогам и платью Я мог бы сволочь различить со знатью; — Но дух — известно, что́ такое дух: Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух — И мысль — без тела — часто в видах разных, (Бесов вобще рисуют безобразных.)
После этого куплета очередных соплей от Лермонтова. Я сказал себе «Стоп! Я не буду больше опускаться на это дно: комментировать бред сивой кобылы!» Чертовщина самая настоящая. У него сатана великий и с большой буквы написан. О чём разговор. Косноязычный и несвязный текст — ни о чём. Честно признаться, ели пересилил себя чтобы эту рыгачку прочитать, от начала до конца.
Миша Лермонтов был по жизни бабушкин внучок. На всё обиженный, но в тоже время тихий — сам в себе, маленький человек. У которого была единственная мысль, как прославиться. И он метал икру, налево и направо — брался за всё чтобы прыгнуть выше головы. Даже умудрился сделать перевод Гейне «На севере диком стоит одиноко», не зная немецкого языка, а пропаганда, тут же приписала Лермонтову эти вирши. Где здравого и логичного, как во всём, из его писулек, что присуще этому персонажу с 19 века — его нет в априори.
Только вдумайтесь в это: взяться за перевод известного зарубежного поэта не зная при этом его языка, в итоге полностью перековеркав душу оригинального произведения.
Но я не так всегда воображал Врага святых и чистых побуждений. Мой юный ум, бывало, возмущал Могучий образ. — Меж иных видений Как царь, немой и гордый, он сиял Такой волшебно-сладкой красотою, Что было страшно.... и душа тоскою Сжималася — и этот дикий бред Преследовал мой разум много лет... Но я, расставшись с прочими мечтами И от него отделался — стихами. Оружие отличное — врагам Кидаете в лицо вы эпиграммой, Вам насолить захочется ль друзьям? Пустите в них поэмой или драмой! Но полно, к делу. — Я сказал уж вам, Что в спальне той таился хитрый демон. Невинным сном был тронут не совсем он. Не мудрено — кипела в нем не кровь, И понимал иначе он любовь; И речь его коварных искушений Была полна — ведь он недаром гений. «Не знаешь ты, кто я — но уж давно Читаю я в душе твоей, незримо, Неслышно; говорю с тобою — но Слова мои как тень проходят мимо Ребяческого сердца — и оно Дивится им спокойно и в молчанье. Пускай. Зачем тебе мое названье? Ты с ужасом отвергнула б мою Безумную любовь — но я люблю По-своему... терпеть и ждать могу я, Не надо мне ни ласк, ни поцелуя. — «Когда ты спишь, о ангел мой земной, И шибко бьется девственною кровью Младая грудь под грезою ночной, Знай, это я, склонившись к изголовью, Любуюся — и говорю с тобой. И в тишине, наставник твой случайный, Чудесные расказываю тайны........ А много было взору моему Доступно и понятно, потому Что узами земными я не связан, И вечностью и знанием наказан..... «Тому назад еще немного лет Я пролетал над сонною столицей. Кидала ночь свой странный полусвет, Румяный запад с новою денницей На севере сливались, как привет Свидания с молением разлуки; Над городом таинственные звуки, Как грешных снов нескромные слова, Неясно раздавались — и Нева, Меж кораблей сверкая на просторе, Журча, с волной их уносила в море. «Задумчиво столбы дворцов немых По берегам теснилися как тени, И в пене вод гранитных крылец их Купалися широкие ступени; Минувших лет событий роковых Волна следы смывала роковые; — И улыбались звезды голубые, Глядя с высот на гордый прах земли, Как будто мир достоин их любви; Как будто им земля небес дороже...... И я тогда — я улыбнулся тоже. «И я кругом глубокий кинул взгляд И увидал с невольною отрадой Преступный сон под сению палат, Корыстный труд пред тощею лампадой, И страшных тайн везде печальный ряд; Я стал ловить блуждающие звуки; Веселый смех — и крик последней муки: То ликовал иль мучился порок! В молитвах я подслушивал упрек, В бреду любви — бесстыдное желанье! Везде обман, безумство иль страданье. «Но близ Невы один старинный дом Казался полн священной тишиною; Все важностью наследственною в нем И роскошью дышало вековою; Украшен был он княжеским гербом; Из мрамора волнистого колонны Кругом теснились чинно, и балконы Чугунные воздушною семьей Меж них гордились дивною резьбой; И окон ряд, всегда прозрачно-темных, Манил, пугая, взор очей нескромных. «Пора была, боярская пора: Теснилась знать в роскошные покои, Былая знать минувшего двора, Забытых дел померкшие герои! Музыкой тут гремели вечера, В Неве дробился блеск высоких окон; Напудренный мелькал и вился локон, И часто ножка с красным каблучком Давала знак условный под столом; И старики в звездах и бриллиантах Судили резко о тогдашних франтах...... «Тот век прошел, и люди те прошли; Сменили их другие; род старинной Перевелся; в готической пыли Портреты гордых бар, краса гостиной, Забытые, тускнели; поросли Дворы травой, и блеск сменив бывалой, Сырая мгла и сумрак длинной залой Спокойно завладели.... тихий дом Казался пуст; но жил хозяин в нем, Старик худой и с виду величавый, Озлобленный на новый век и нравы; «Он ростом был двенадцати вершков, С домашними был строг неумолимо, Всегда молчал; — ходил до двух часов, Обедал, спал.... да иногда томимый Бессонницей, собранье острых слов Перебирал или читал Вольтера; Как быть? сильна к преданьям в людях вера; Имел он дочь четырнадцати лет; Но с ней видался редко; за обед Она являлась в фартучке с мадамой; Сидела чинно и держалась прямо. «Всегда одна, запугана отцом И англичанки строгостью небрежной, Она росла, — как ландыш за стеклом Или скорей как бледный цвет подснежный. Она была стройна, но с каждым днем С ее лица сбегали жизни краски, Задумчивей большие стали глазки; Покинув книжку скучную, она Охотнее садилась у окна, И вдалеке мечты ее блуждали, Пока ее играть не посылали. «Тогда она сходила в длинный зал, Но бегать в нем ей как-то страшно было; И как-то странно детский шаг звучал Между колонн. Разрытою могилой Над юной жизнью воздух там дышал. И в зеркалах являлися предметы Длиннее и бесцветнее, одеты Какой-то мертвой дымкою; и вдруг Неясный шорох слышался вокруг: То загремит, то снова тише, тише (То были тени предков — или мыши). «И что ж? — она привыкла толковать По-сво́ему развалин говор странный; И стала мысль горячая летать Над бледною головкой, и туманный, Воздушный рой видений навевать; Я с ней не разлучался. Детский лепет Подслушивать, невинной груди трепет Следить, ее дыханием с немой, Мучительной и жадною тоской Как жизнью упиваться..... это было Смешно! — но мне так ново и так мило! «Влюбился я. И точно хороша Была не в шутку маленькая Нина Нет, никогда свинец карандаша Рафа̀эля, иль кисти Перуджина Не начертали, пламенем дыша, Подобный профиль... все ее движенья Особого казались выраженья Исполнены — но с самых детских дней Ее глаза не изменяли ей, Тая равно надежду, радость, горе, И было темно в них как в синем море. «Я понял, что душа ее была Из тех, которым рано все понятно. Для мук и счастья, для добра и зла В них пищи много — только невозвратно Они идут, куда их повела Случайность, без раскаянья, упреков И жалобы — им в жизни нет уроков: Их чувствам повторяться не дано... Такие души я любил давно Отыскивать по свету на свободе: Я сам ведь был немножко в этом роде. «Ее смущали странные мечты; Порой она среди пустого зала Сиянье, роскошь, музыку, цветы, Толпу гостей и шум воображала; Кипела кровь от душной тесноты, На платьице чудесные узоры Виднелись ей — и вот гремели шпоры, К ней кавалер незримый подходил И в мнимый вальс с собою уносил. И вот она кружилась в вихре бала И утомясь на кресло упадала... «И тут она, склонив лукавый взор И выставив едва приметно ножку, Двусмысленный и темный разговор С ним завести старалась понемножку; Сначала был он весел и остёр, А иногда и чересчур небрежен; Но под конец зато как мил и нежен.... Что делать ей? — притворно-строгий взгляд Его как гром отталкивал назад.... А сердце билось в ней так шибко, шибко, И по устам змеилася улыбка. «Пред зеркалом, бывало, целый час То волосы пригладит, то красивый Цветок пришпилит к ним; движенье глаз, Головке наклоненной вид ленивый Придав, стоит...... и учится; не раз Хотелось мне совет ей дать лукавый, Но ум ее и сметливый и здравый Отгадывал все мигом сам собой; Так годы шли безмолвной чередой; И вот настал тот возраст, о котором Так полны ваши книги всяким вздором. «То был великий день: семнадцать лет! Все что досель таилось за решеткой, Теперь надменно явится на свет! Старик-отец послал за старой теткой, И съехались родные на совет; — Их затруднил удачный выбор бала: Что будет двор иль нет? Иных пугала Застенчивость дикарки молодой, Но очень тонко замечал другой, Что это вид ей даст оригинальный; Потом наряд осматривали бальный. «Но вот настал и вечер роковой. Она с утра была как в лихорадке; Поплакала немножко, золотой Браслет сломала, в суетах перчатки Разорвала... со страхом и тоской Она в карету села и дорогой Была полна мучительной тревогой И выходя споткнулась на крыльце...... И с бледностью печальной на лице Вступила в залу... Странный шопот встретил Ее явление — свет ее заметил. «Кипел, сиял уж в полном блеске бал; Тут было все, что называют светом; Не я ему названье это дал; Хоть смысл глубокий есть в названьи этом; Моих друзей я тут бы не узнал; Улыбки, лица лгали так искусно, Что даже мне чуть-чуть не стало грустно; — Прислушаться хотел я — но едва Ловил мой слух летучие слова — Отрывки безымянных чувств и мнений — Эпиграфы неведомых творений!. »
1841 © Миша Лермонтов
Опус Сказка для детей. Графомания Лермонтова, как тухлое наследие советской власти — критика предоставлена в академических целях, чтобы разбавить тот мрак тупого возвеличивания весьма и весьма посредственных графоманов, в возвеличивании их опусов. В принудительном аспекте изучения, через школьную программу.
